Неточные совпадения
Люди забывают долг повиновения, видя в самом господине своем раба гнусных
страстей его.
Напрасно льстил Грустилов
страстям калек, высылая им остатки от своей обильной трапезы; напрасно объяснял он выборным от убогих
людей, что постепенность не есть потворство, а лишь вящее упрочение затеянного предприятия, — калеки ничего не хотели слышать.
По-видимому, эта женщина представляла собой тип той сладкой русской красавицы, при взгляде на которую
человек не загорается
страстью, но чувствует, что все его существо потихоньку тает.
— Ах, что говорить! — сказала графиня, махнув рукой. — Ужасное время! Нет, как ни говорите, дурная женщина. Ну, что это за
страсти какие-то отчаянные! Это всё что-то особенное доказать. Вот она и доказала. Себя погубила и двух прекрасных
людей — своего мужа и моего несчастного сына.
Но был другой сорт
людей, настоящих, к которому они все принадлежали, в котором надо быть главное элегантным, красивым, великодушным, смелым, веселым, отдаваться всякой
страсти не краснея и над всем остальным смеяться.
Говорит он скоро и вычурно: он из тех
людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы, которых просто прекрасное не трогает и которые важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные
страсти и исключительные страдания.
— Хорошо! И, вероятно, по-твоему, порядочный
человек должен тоже молчать о своей
страсти?..
Кроме
страсти к чтению, он имел еще два обыкновения, составлявшие две другие его характерические черты: спать не раздеваясь, так, как есть, в том же сюртуке, и носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух, своего собственного запаха, отзывавшийся несколько жилым покоем, так что достаточно было ему только пристроить где-нибудь свою кровать, хоть даже в необитаемой дотоле комнате, да перетащить туда шинель и пожитки, и уже казалось, что в этой комнате лет десять жили
люди.
— Послушайте, Афанасий Васильевич, скажите мне, я вас одного знаю за честного
человека, что у вас за
страсть защищать всякого рода мерзавцев?
Таков уже русский
человек:
страсть сильная зазнаться с тем, который бы хотя одним чином был его повыше, и шапочное знакомство с графом или князем для него лучше всяких тесных дружеских отношений.
Бесчисленны, как морские пески, человеческие
страсти, и все не похожи одна на другую, и все они, низкие и прекрасные, вначале покорны
человеку и потом уже становятся страшными властелинами его.
И, может быть, в сем же самом Чичикове
страсть, его влекущая, уже не от него, и в холодном его существовании заключено то, что потом повергнет в прах и на колени
человека пред мудростью небес.
Но есть
страсти, которых избранье не от
человека.
После всего того, что бы достаточно было если не убить, то охладить и усмирить навсегда
человека, в нем не потухла непостижимая
страсть.
Условий света свергнув бремя,
Как он, отстав от суеты,
С ним подружился я в то время.
Мне нравились его черты,
Мечтам невольная преданность,
Неподражательная странность
И резкий, охлажденный ум.
Я был озлоблен, он угрюм;
Страстей игру мы знали оба;
Томила жизнь обоих нас;
В обоих сердца жар угас;
Обоих ожидала злоба
Слепой Фортуны и
людейНа самом утре наших дней.
Изо ста кроликов никогда не составится лошадь, изо ста подозрений никогда не составится доказательства, ведь вот как одна английская пословица говорит, да ведь это только благоразумие-с, а со страстями-то, со
страстями попробуйте справиться, потому и следователь человек-с.
Он — страстный
человек, а
страсти не бывают пошлыми, они — трагичны…
— Идем в Валгаллу, так называю я «Волгу», ибо кабак есть русская Валгалла, иде же упокояются наши герои, а также
люди, изнуренные пагубными
страстями. Вас, юноша, какие
страсти обуревают?
— Почему? О
людях, которым тесно жить и которые пытаются ускорить события. Кортес и Колумб тоже ведь выразители воли народа, профессор Менделеев не менее революционер, чем Карл Маркс. Любопытство и есть храбрость. А когда любопытство превращается в
страсть, оно уже — любовь.
— Прошу верить: у меня нет никаких сомнений. Приказ! Семен Петрович — пламенный
человек, возбуждает
страсти… Бонсуар! [Всего доброго! (франц.)]
Лекция была озаглавлена «Интеллект и рок», — в ней доказывалось, что интеллект и является выразителем воли рока, а сам «рок не что иное, как маска Сатаны — Прометея»; «Прометей — это тот, кто первый внушил
человеку в раю неведения
страсть к познанию, и с той поры девственная, жаждущая веры душа богоподобного
человека сгорает в Прометеевом огне; материализм — это серый пепел ее».
— Какая-то таинственная сила бросает
человека в этот мир беззащитным, без разума и речи, затем, в юности, оторвав душу его от плоти, делает ее бессильной зрительницей мучительных
страстей тела.
— Смолоду одержим стихотворной
страстью, но конфужусь
людей просвещенных, понимая убожество свое.
— Отец тоже боится, что меня эти
люди чем-то заразят. Нет. Я думаю, что все их речи и споры — только игра в прятки.
Люди прячутся от своих
страстей, от скуки; может быть — от пороков…
Обиженно подумалось о том, что его обгоняют, заскакивая вперед, мелкие
люди, одержимые
страстью проповедовать, поучать, исповедоваться, какие-то пустые
люди, какие-то мыльные пузыри, поверхностно отражающие радужную пестроту мышления. Он шел, поеживаясь от холода, и думал...
И какие бы
страсти и предприятия могли волновать их? Всякий знал там самого себя. Обитатели этого края далеко жили от других
людей. Ближайшие деревни и уездный город были верстах в двадцати пяти и тридцати.
Он торжествовал внутренне, что ушел от ее докучливых, мучительных требований и гроз, из-под того горизонта, под которым блещут молнии великих радостей и раздаются внезапные удары великих скорбей, где играют ложные надежды и великолепные призраки счастья, где гложет и снедает
человека собственная мысль и убивает
страсть, где падает и торжествует ум, где сражается в непрестанной битве
человек и уходит с поля битвы истерзанный и все недовольный и ненасытимый.
Ему
страсть хочется взбежать на огибавшую весь дом висячую галерею, чтоб посмотреть оттуда на речку; но галерея ветха, чуть-чуть держится, и по ней дозволяется ходить только «
людям», а господа не ходят.
Плохо верили обломовцы и душевным тревогам; не принимали за жизнь круговорота вечных стремлений куда-то, к чему-то; боялись как огня увлечения
страстей; и как в другом месте тело у
людей быстро сгорало от волканической работы внутреннего, душевного огня, так душа обломовцев мирно, без помехи утопала в мягком теле.
Тишина и невозмутимое спокойствие царствуют и в нравах
людей в том краю. Ни грабежей, ни убийств, никаких страшных случайностей не бывало там; ни сильные
страсти, ни отважные предприятия не волновали их.
— Для кого-нибудь да берегу, — говорил он задумчиво, как будто глядя вдаль, и продолжал не верить в поэзию
страстей, не восхищался их бурными проявлениями и разрушительными следами, а все хотел видеть идеал бытия и стремления
человека в строгом понимании и отправлении жизни.
Остается предположить одно, что ей нравилось, без всяких практических видов, это непрерывное, исполненное ума и
страсти поклонение такого
человека, как Штольц. Конечно, нравилось: это поклонение восстановляло ее оскорбленное самолюбие и мало-помалу опять ставило ее на тот пьедестал, с которого она упала; мало-помалу возрождалась ее гордость.
— Ты молода и не знаешь всех опасностей, Ольга. Иногда
человек не властен в себе; в него вселяется какая-то адская сила, на сердце падает мрак, а в глазах блещут молнии. Ясность ума меркнет: уважение к чистоте, к невинности — все уносит вихрь;
человек не помнит себя; на него дышит
страсть; он перестает владеть собой — и тогда под ногами открывается бездна.
И эту-то тишину, этот след
люди и назвали — святой, возвышенной любовью, когда
страсть сгорела и потухла…
«Нет, нет, — думал Райский, — оборванный, бродящий цыган — ее идол, нет, нет! Впрочем, почему „нет“?
Страсть жестока и самовластна. Она не покоряется человеческим соображениям и уставам, а покоряет
людей своим неизведанным капризам! Но Вере негде было сблизиться с Марком. Она боится его, как все здесь!»
«Где же тут роман? — печально думал он, — нет его! Из всего этого материала может выйти разве пролог к роману! а самый роман — впереди, или вовсе не будет его! Какой роман найду я там, в глуши, в деревне! Идиллию, пожалуй, между курами и петухами, а не роман у живых
людей, с огнем, движением,
страстью!»
— Можно ведь, бабушка, погибнуть и по чужой вине, — возражал Райский, желая проследить за развитием ее житейских понятий, — есть между
людей вражда,
страсти. Чем виноват
человек, когда ему подставляют ногу, опутывают его интригой, крадут, убивают!.. Мало ли что!
Тема его состояла в изображении гибельных последствий
страсти от неповиновения родителям. Молодой
человек и девушка любили друг друга, но, разлученные родителями, виделись с балкона издали, перешептывались, переписывались.
— Я бы не была с ним счастлива: я не забыла бы прежнего
человека никогда и никогда не поверила бы новому
человеку. Я слишком тяжело страдала, — шептала она, кладя щеку свою на руку бабушки, — но ты видела меня, поняла и спасла… ты — моя мать!.. Зачем же спрашиваешь и сомневаешься? Какая
страсть устоит перед этими страданиями? Разве возможно повторять такую ошибку!.. Во мне ничего больше нет… Пустота — холод, и если б не ты — отчаяние…
Она вздохнула будто свободнее — будто опять глотнула свежего воздуха, чувствуя, что подле нее воздвигается какая-то сила, встает, в лице этого
человека, крепкая, твердая гора, которая способна укрыть ее в своей тени и каменными своими боками оградить — не от бед страха, не от физических опасностей, а от первых, горячих натисков отчаяния, от дымящейся еще язвы
страсти, от горького разочарования.
— Вы мне нужны, — шептала она: — вы просили мук, казни — я дам вам их! «Это жизнь!» — говорили вы: — вот она — мучайтесь, и я буду мучаться, будем вместе мучаться… «
Страсть прекрасна: она кладет на всю жизнь долгий след, и этот след
люди называют счастьем!..» Кто это проповедовал? А теперь бежать: нет! оставайтесь, вместе кинемся в ту бездну! «Это жизнь, и только это!» — говорили вы, — вот и давайте жить! Вы меня учили любить, вы преподавали
страсть, вы развивали ее…
— Ей-богу, не знаю: если это игра, так она похожа на ту, когда
человек ставит последний грош на карту, а другой рукой щупает пистолет в кармане. Дай руку, тронь сердце, пульс и скажи, как называется эта игра? Хочешь прекратить пытку: скажи всю правду — и
страсти нет, я покоен, буду сам смеяться с тобой и уезжаю завтра же. Я шел, чтоб сказать тебе это…
Он, с биением сердца и трепетом чистых слез, подслушивал, среди грязи и шума
страстей, подземную тихую работу в своем человеческом существе, какого-то таинственного духа, затихавшего иногда в треске и дыме нечистого огня, но не умиравшего и просыпавшегося опять, зовущего его, сначала тихо, потом громче и громче, к трудной и нескончаемой работе над собой, над своей собственной статуей, над идеалом
человека.
Не полюбила она его
страстью, — то есть физически: это зависит не от сознания, не от воли, а от какого-то нерва (должно быть, самого глупого, думал Райский, отправляющего какую-то низкую функцию, между прочим влюблять), и не как друга только любила она его, хотя и называла другом, но никаких последствий от дружбы его для себя не ждала, отвергая, по своей теории, всякую корыстную дружбу, а полюбила только как «
человека» и так выразила Райскому свое влечение к Тушину и в первом свидании с ним, то есть как к «
человеку» вообще.
«Леонтий, бабушка! — мечтал он, — красавицы троюродные сестры, Верочка и Марфенька! Волга с прибрежьем, дремлющая, блаженная тишь, где не живут, а растут
люди и тихо вянут, где ни бурных
страстей с тонкими, ядовитыми наслаждениями, ни мучительных вопросов, никакого движения мысли, воли — там я сосредоточусь, разберу материалы и напишу роман. Теперь только закончу как-нибудь портрет Софьи, распрощаюсь с ней — и dahin, dahin! [туда, туда! (нем.)]»
Он в чистых формах все выливал образ Веры и, чертя его бессознательно и непритворно, чертил и образ своей
страсти, отражая в ней, иногда наивно и смешно, и все, что было светлого, честного в его собственной душе и чего требовала его душа от другого
человека и от женщины.
— О, как больно здесь! — стонал он. — Вера-кошка! Вера-тряпка… слабонервная, слабосильная… из тех падших, жалких натур, которых поражает пошлая, чувственная
страсть, — обыкновенно к какому-нибудь здоровому хаму!.. Пусть так — она свободна, но как она смела ругаться над
человеком, который имел неосторожность пристраститься к ней, над братом, другом!.. — с яростью шипел он, — о, мщение, мщение!
С тайным, захватывающим дыхание ужасом счастья видел он, что работа чистого гения не рушится от пожара
страстей, а только останавливается, и когда минует пожар, она идет вперед, медленно и туго, но все идет — и что в душе
человека, независимо от художественного, таится другое творчество, присутствует другая живая жажда, кроме животной, другая сила, кроме силы мышц.
— Боже мой! — говорил Райский, возвращаясь к себе и бросаясь, усталый и телом и душой, в постель. — Думал ли я, что в этом углу вдруг попаду на такие драмы, на такие личности? Как громадна и страшна простая жизнь в наготе ее правды и как
люди остаются целы после такой трескотни! А мы там, в куче, стряпаем свою жизнь и
страсти, как повара — тонкие блюда!..
Видишь ли, Вера, как прекрасна
страсть, что даже один след ее кладет яркую печать на всю жизнь, и
люди не решаются сознаться в правде — то есть что любви уже нет, что они были в чаду, не заметили, прозевали ее, упиваясь, и что потом вся жизнь их окрашена в те великолепные цвета, которыми горела
страсть!..